А. Г. Носки — символ внутренней свободы и, немного, дурачества. Для чего потребна свобода — понятно и так. А вот с дурачеством все немного сложнее. Тем, кто серьезен и до конца практичен, нет доступа в аристократию. Помните: "будьте как дети"? Аристократ не может и не хочет, а настоящий аристократ — просто не умеет быть конкретным, чётким... не знаю даже, как и чем это состояние назвать. Вот — озабоченным! Знаете, все эти люди с выражением лиц бухгалтеров на пленере: вроде не в офисе и вроде выходной, но ведь и тут надо всё просчитать до последней запятой — не дай бог прослывешь авантюристом!

Единственную фразу, которую я запомнил из цикла о Гарри Поттере — это совет Минервы МакКонагалл о том, как держать себя на публике: "Well rehearsed frivolity"/ "Хорошо отрепетированное легкомыслие". Два несовместимых состояния — как некий идеал. Но ведь это невероятно трудно, невозможно трудно — это совмещение. Вот они и ходят с этими перекошенными, оксюморонными физиономиями из салона в салон, от ужина к другому, с корабля на бал и обратно. И — назад, в тень, к браткам, пельменям и борщу, олигархи наши. Пофриволили — и баста. Так нельзя.

Аристократия — это внутренняя собранность. Нацеленность на главное и готовность пренебречь второстепенным. Внутренняя однородность, монолитность, лермонтовский "полный гордого доверия покой"…

А. Г. Давайте попробуем начать с самого начала. Кто такая аристократия? Если переводить с греческого, то это "власть лучших". Кажется, яснее не придумаешь: вот они — лучшие, и вон она — аристократия. Но всё не так просто. Лучший — значит избранный из некоего числа подобных. Соотнесённость. Но с кем? Если с народом — то это уже политика. Когда в 1917-м аристократия соотнесла себя с народом, от неё мало что осталось. С самим собой? Но это нонсенс: в аристократии все лучшие, thank you very much. Но тогда с кем?

Для меня ответ очевиден. И он сокрыт в той роли, которую аристократия играла на протяжении веков, и не только в Европе. Небольшой экскурс в географию и историю: в Индии аристократами были — и остаются до сего дня — Брамины, каста индуистских жрецов, донёсших до нас не только древнейшие изустные предания, но и язык, на котором они создавались — санскрит. Властью земной они, кстати, не обладают. Это прерогатива Кшатриев — воинов и администраторов. Но во всём, что касается Бога, точнее одного из многих его индуистских воплощений, сведущи только Брамины.

То же и Левиты древнеиудейские. Только из их числа набирались жрецы иерусалимского храма. Из всех колен Израиля они были единственными, не имевшими собственного земельного удела и "находившимися на содержании" соплеменников, среди которых они жили. "Нет левиту части и удела с братьями его: Сам Господь есть удел его," — говорит Второзаконие.

В раннесредневековой Европе было то же: аристократы управляли делами земными, но стояли и во главе христианской церкви, основывая монастыри, организовывая паломничества. Как бы мы ни относились к Крестовым Походам, особенно к их поздней стадии, можно с уверенностью сказать, что по мощи и искренности религиозного чувства ничего подобного Европа — да и мир — с тех пор не видели. Именно тогда кристаллизовался рыцарский эпос, кодекс рыцарской, дворянской, аристократической чести. В нём аристократ — это отверженный. Он — не над, но вне общества. Его путь — служение ближнему, попечение о высшем – больше, чем сиюминутная слава и даже земная праведность.

С течением времени, правда, многое поменялось. Уже в эпоху позднего средневековья аристократический титул можно было купить. Если раньше он был неотделим от придворной должности или земельного удела, то с развитием товарно-денежных отношений титул становится товаром, признаком не столько родовитости или административных талантов, сколько богатства и тщеславия. Интересно, что к моменту Французской Революции число природных, "столбовых" дворян не превышало 10 процентов от общего числа. Все остальные были или пожалованы в таковые, или просто выдавали себя за них.

А. Г. Аристократия — это орден. Не формальный, со своим уставом и членскими взносами, а некая духовная общность. Или, во избежание ненужных коннотаций с многочисленными "рыцарскими орденами", что возникли в последние пару столетий, а сейчас растут, как грибы, аристократия — это священство. Ни привилегии, ни права, которых больше нет, ни титулы, большей частью фальшивые или купленные, ни фанаберия и зазнайство всякого рода проходимцев — вся эта мишура, налипшая на неё за столетия,— не имеет к ней отношения.

Можно ли родиться аристократом? На мой взгляд, уже нет. То есть когда-то там, живя в замке, в стороне от каких-либо влияний, можно было вобрать в себя всё без остатка и быть им органически. Но уже в позднее средневековье, не говоря о новом времени, аристократия — это, прежде всего, осознанный выбор.

Можно родиться в аристократической семье, но быть самым обыкновенным мещанином во дворянстве, живущим только ради себя и своих исключительно материальных потребностей. Аристократический этос, кодекс поведения — это не рекомендации собаководов, но некий императив, приняв который, вы становитесь на путь внутреннего преображения. И ни генеалогия, ни слава предков, ни деньги здесь ни при чем: последние сто лет с убедительностью доказали, что высшее общество существует вне зависимости от того, что можно было бы назвать "материально-техническим обеспечением".

А. Г. Боясь показаться вам занудой, позволю себе заметить: аристократия и элита — два совершенно разных дерева, как сказал бы Микаэл Таривердиев. Элит может быть много — политическая, военная, научная, даже религиозная. Элита — это люди, достигшие личного успеха, измеряемого прежде всего близостью к власти; сумевшие не только добиться общественного признания, но и конвертировать его в некий интим с власть держащими. Элита — это истеблишмент.

Аристократия же, в том смысле, о котором мы говорили, к власти не причастна. Рядом не стоит. Она не имеет с официозом ничего общего, он ей противопоказан. Политика, тем более политиканство — это пошло, всегда грязно и крайне рискованно. И, вдобавок, об тебя постоянно вытирают ноги. Как правило, никакого отношения элита к социуму не имеет и иметь не желает — деятельность всех этих академиков, режиссёров, председателей правления и ответственных редакторов направлена на то, чтобы от этого общества дистанцироваться, а при удобном случае и стать во главе, руководить и вдохновлять.

Аристократия же — кровь от крови и плоть от плоти того народа, к которому принадлежит. Она укоренена в истории страны, её самобытной культуре, фольклоре, в рельефе местности — посмотрите на замки Луары или долины Рейна. Элита — это небоскрёб Empire State Building, а аристократия — московский особняк в глубине парка.

А. Г. Пороков у финансовой элиты нет. Порок надо еще заслужить! Недостатки? Тоже нет. В смысле соответствия своему предназначению олигархия идеальна. Так что "биологически" она не отличается от аристократии ничем. Зато "поведенчески" — всем.

Олигарх стремится к контролю над системой, а аристократ — к свободе действий внутри неё. Олигархия устанавливает правила, позволяющие ей преумножать доходы — аристократия определяет, как и на что эти доходы будут потрачены. Олигархия зарабатывает, приобретает — влияние, политиков, политические партии. Аристократия же влияет на вкусы и предпочтения самих олигархов, и делает это посредством всякого рода ерунды, во всяком случае, с точки зрения "конкретных пацанов"— такой, например, как стиль. Кажется, пустяк — стиль одежды, стиль архитектурный, интерьерный. Но мы совершенно забываем о том, что это один из мощнейших инструментов организации жизненного — общественного, политического, медийного — пространства. Прежде всего визуального, но и понятийного.

Управляя финансовыми потоками, вы можете влиять на "процесс принятия решений". Диктуя стиль, вы управляете не процессами, а побуждениями, импульсами, коллективным бессознательным. Задавая тон, стилистическую канву, вы получаете власть не над экономикой и политикой, но над миром идеального, тем миром, к которому стремятся и о котором мечтают все — и рабочий, и колхозница, и наш с вами олигарх.

Стиль в своей основе — это инструмент программирования как индивидуального, так и общественного сознания. И начинается оно с самого раннего возраста. Вы можете себе представить доброго волшебника-нефтянника, или фею-владелицу парфюмерной фабрики? Вот и я — нет. А царь Додон — распутник, мечтатель, наивный и придурковатый — вызывает наше искреннее сочувствие и искреннюю жалость. Не говоря уже о Спящей Красавице, Принцессе на горошине или Василисе Прекрасной. Аристократия — это сказки, предания, легенды, древние, полуразрушенные замки, золото парчи и бронза канделябров. Всё ненужное, всё отжившее, всё кажущееся, безвозвратно канувшее в лету, мечты, страхи, демоны, феи — мир воображаемый, но от этого ещё более желанный. И отнюдь не менее реальный, чем корпорации и индустриальные холдинги.

А. Г. Здесь нет противостояния. Просто олигархия — это модель восприятия действительности, в корне отличная от аристократической. Для олигарха главное — деньги и власть как следствие. Для аристократии главное — власть и всё остальное как следствие. Главное тут помнить, что власть власти — рознь: бывает dei gratia, Божией милостью, а бывает и "волею пославшей мя жены", властью денег и т.д. Власть не может быть товаром, равно как и подчинение — услугой. Деньги — не источник права. Власть, построенная на бесправии — это тирания…

А. Г. "Непременный патриотизм" кажется мне ничуть не лучше патриотизма "критического": любить Родину, помнить и чтить её историю — не значит не видеть преступлений и не кричать о них. Критиковать власть предержащих, даже призывать к свержению государственного строя — не значит втаптывать в грязь память предков. Когда дело доходило до драки, эти предки не жалели ни других, ни себя, как это случилось в России в уже упомянутую мной революцию 1917-го. В этом они были настоящими русскими людьми — бескомпромиссными, идущими до конца.

Аристократия патриотична, но она и универсальна. На мой взгляд, именно ослабление этой универсальности привело к целой серии катастроф, таких как правление Наполеона Бонапарта, стоившее Европе миллионы жизней, или Август 1914-го, заменивший универсализм национализмом — в Германии и странах Западной Европы, и интернационализмом — в России. Обе Мировые войны были инспирированы не выжившими из ума царедворцами, а обезумевшими лакеями, лезшими в генералиссимусы. Впрочем, как и революции — люди жаждали власти, не заботясь о будущем своих стран. Не говоря уже о серии кровавых гражданских войн, с эпизодами геноцида, спорадическим каннибализмом и систематическим уничтожением культурных ценностей.

Любовь к своей стране, культуре, языку открывает дорогу к другим берегам. Аристократический патриотизм заключается, прежде всего, в способности вступить в диалог с иной культурой, быть с ней "на равных", а не в умении отправить своего собеседника в нокаут парой-тройкой зубодробительных лозунгов. Давайте перестанем быть навозом на грядках опытных садовников. Нам эти помидоры — или что там у них — всё равно не в корм. Будем как дети — самими собой. Думать над каждым словом, не только своим, но и тем, что сказано нам в похвалу или обвинение, над тем, кто мы есть и кем могли бы быть. И уж тем более над каждым делом — стоит ли оно того?

А. Г. Главным качеством аристократа, мне кажется, можно назвать способность налаживать и поддерживать отношения между людьми. Также, впрочем, как и способность отличать подлинное от подделки, настоящее от призрачного. Умение сделать правильный выбор, сохранив верность прежде всего самому себе, своим идеалам, как бы трудно это ни было. До конца.

Отжившими? Скорее бы: чрезмерное внимание к формальной стороне дела, вся эта бухгалтерия генеалогическая. Справочники, бесконечные споры и склоки о том, кто может и кто нет наследовать титулы, пользоваться гербами. Как сословие, дворянство относится к аристократии так же, как летний день к соломенной шляпке — одно предполагает другое, но ему не тождественно. Дворянская Москва Грибоедова отстоит от аристократического Петербурга Пушкина не только географически, но и метафизически — в силу разности не столько общественного положения, сколько отношения к нему: в России дворянин это прежде всего помещик, собственник. Аристократ же владеет прежде всего собой, своим мнением. Дворянское сословие — это комплекс правовых, имущественных и общественных отношений. Аристократия же, пользуясь словами Ницше — это "смысл и высшее оправдание" культуры. И если принадлежность к дворянству — это вопрос только генеалогии, то принадлежность к аристократии определяется, прежде всего, личным соответствием аристократическому этосу.

А. Г. Моя семья ничем особенно не примечательна. Типичная петербургская генеалогия: чиновник - генерал - сенатор - адмирал. Бесконечные департаменты, манёвры, комитеты, кавалерийские атаки, первоприсутствия и т.д. Так всё это и тянулось до 1917-го. После начались: отсутствия, следствия, ссылки и каторги. Оба деда были расстреляны: один в 37-м, другой — в 44-м, одна из бабушек провела десять лет на лесоповале, другая — пряталась, переезжая с место на место, до конца 1960-х.

От традиций, если понимать под этим какие-то там семейные обряды, не осталось, разумеется, ничего. Только вера. В то, что все это — страдания, лишения — не зря. Что совершается какой-то, как раньше говорили, "промысел Божий". Моя троюродная пра-тётка, Елена Петровна Блаватская, урождённая Ган, когда-то импортировала в Европу понятие кармы. Это единственное, что мне было знакомо с детства — чувство, что за всем и во всём прячется какой-то тайный умысел, что всё связано между собой невидимыми нитями — и не только причинно-следственных отношений. Карма — не фатум, не проклятая безнадёжность предрешённости. Для меня это ощущение изначальной вменяемости мира, возможности его постичь — не по частям и не в пересказе Арины Родионовны, а вот так — и сразу, сделать его своим. Вот это я и стараюсь внушить своим детям: не бояться, но идти навстречу тому, что уже, наверное, давно произошло.

А. Г. Когда-то, лет пятнадцать назад, я пережил целую полосу дежавю. Мне казалось, и не просто казалось, а я просто жил этим ощущением, что всё происходящее уже было. Классика жанра, ничего нового. Что было новым — так это то, что я совершенно отчётливо понял: что мы называем жизнью — это ре-плей, проигрываемая в обратном порядке запись, от конца к началу. Не просто "встал, поел, пошёл на работу", а именно "помнишь? ты встал, поел, и пошёл на работу".

Умирая, мы переносимся в иной мир. В нём нет ни пространства, ни времени. Иными словами, то, что произошло с вами сегодня, произошло там вчера, или произойдёт завтра, или не произойдёт никогда. Вы вольны войти — именно войти — в каждый из моментов своей жизни, пережить его заново, любое количество раз, доискаться до смысла, смыслов — каждого из когда-либо услышанных вами слов. И только тогда карма оказывается исполненной.

А. Г. Аристократ — это прежде всего коммуникатор. Поэтому совершенное знание языков мне кажется очень важным. Оба моих сына говорили на четырёх языках в возрасте четырёх лет. Правда, с тех пор процесс перешёл из количества в качество: теперь они учатся на них писать и читать. Но задел есть. Разумеется, музыке, рисованию, верховой езде. Хладнокровию, которого мне самому часто недостает. Общению, умению придать своей мысли законченную форму, выразить себя должным образом. Умению слушать. Анализировать: бесконечное число раз задаю им вопрос "зачем?" Вот ты сделал что-то — хорошее, или не очень. Что тебя заставило поступить именно так и не иначе? Ответы вроде "просто так" тоже принимаются. Импульс — повод для анализа. И если я вижу, что импульс позитивен — пытаюсь развить его в осознанный поступок. Если нет — найти причину возникновения и устранить ее.

А. Г. Благотворительность не тождественна милосердию, но лишь одна из общественно-значимых его форм. Собственно же милосердию, мне кажется, научить нельзя. Как нельзя научить любить или прощать. Можно и нужно воспитывать вкус, внимание, развивать ум и навыки общения. Милосердие же присуще детям изначально. Главное — не уничтожить его иронией и цинизмом.

А. Г. Я строю свой бизнес не на разительных противоречиях, как Вы говорите, а на не менее разительных сближениях. И они случаются почти так же часто. Одна из главных проблем новых денег — смазанность, нечёткость того, что называется public image. В отличие от аристократии, обремененной историями на любой вкус, олигархи (да и просто состоятельные люди) часто не в состоянии ответить на вопрос о том, кто они. Не сколько они стоят, но что за всем этим богатством стоит. Эти "люди ниоткуда", исходя из соображений безопасности, стараются жить в относительной или даже полной изоляции от всех тех, кого они не считают "своими", то есть таких же "людей ниоткуда", как и они сами. Я называю это "эффектом бублика" — живя в Лондоне, Париже, Цюрихе, люди вращаются исключительно в кругу себе подобных, не отваживаясь, а часто и не имея возможности выйти за его пределы. Великосветское гетто, если хотите. Этим, кстати, изо всех сил пользуются всякого рода консультанты и "координаторы", стремящиеся во что бы то ни стало сохранить контроль над клиентом.

Другая проблема, с которой приходится часто сталкиваться — это убеждённость в том, что деньги могут всё. Убеждённость эта нерадостная. Скорее наоборот — следствие череды разочарований в "человеческой природе". И потому для многих известие о том, что "билета" в аристократию не купить, оказывается в некоторой степени приятной неожиданностью: есть, оказывается, ещё область человеческих взаимоотношений, не извращенная коммерциализацией! Обедать в обществе графов и князей — пожалуйста. Построить копию Версаля на своих сто раз шести сотках — нет проблем. Даже титул купить можно: корова тоже, говорят, седло задорого взяла. Но стать аристократом в обмен на некое количество наличности — не получится.

Моя задача — помочь преодолеть дистанцию, создать формат общения, в равной мере приемлемый как для новичков, так и для зубров европейского бомонда. Надёжно работающая система распознавания свой-чужой — это основа аристократического мира, гарантия его выживания.

А. Г. Были. Сначала отпадала Ви, потом Ай, а за тем и Пи. Из персон люди превращались в обычных людей, живых и даже вполне себе — и другим — интересных. Если серьёзно, то конечно полных преображений быть не может. Савл, на моей памяти, был единственным, кто совершенно переродился. Но это случай не из моей практики. Мои клиенты готовы к переменам задолго до нашего первого разговора. Их не удовлетворяет то, что они и как. И они ищут выхода. Это люди, переросшие себя, своё окружение, переболевшие богатством, известностью, понтами и амбициями.

Если начать философствовать на темы личного и семейного благосостояний, то получается примерно следующее. Стадия первая — просто некий ассамбляж активов, приобретённых по случаю, полученных в наследство. Тут доминирует процесс приобретения, экспансии. Далее следует некая консолидация — избавление от того, что не слишком прибыльно, не очень понятно, значительно выросло в цене. Именно на этой стадии появляется некая логика управления и экспансии. Из кучи-малы активов возникает "состояние" — идеология, "рефлексия" капитала. Деньги приобретают осмысленность, направленность, "устаканенность" внутри некоей системы смысловых координат.

Своё завершение этот процесс получает на третьей стадии: владелец задумывается о том, как заставить деньги работать на себя, на семью. Как конвертировать состояние в некую форму влияния — на общественные, политические процессы. Как создать и закрепить за собой, своей семьей подобающий ей общественный статус. Вот тут мы и начинаем разговор об аристократии.

По аналогии с даун-шифтерами я называю моих клиентов "сайт-шифтеры" — те, кто хочет не только пофилософствовать на тему смысла жизни, но и попытаться пропустить его через себя, как электрический ток. Создать некое новое смысловое пространство вокруг себя, своей семьи, бизнеса. Перестать продавать себя, свою биографию, семью, успехи, недостатки, даже промахи, и научиться покупать. Не то, что дёшево, а то, что бесценно — умение быть над рынком, над трендами, видеть на поколения вперёд. Задача, на мой взгляд, номер один.

А. Г. Для подлинного аристократа любое событие — светское. Нет никакой разницы между тем, что ты делаешь на публике и что — в узком кругу. Если вернуться к нашей метафоре аристократа как посвящённого, то любое его движение — это жест, и любой жест — действо. Помните утренний туалет Марии-Антуанетты или бытовые подробности из жизни Людовика 14-го? Историки до сих пор во всех деталях описывают отправление им всякого рода нужд всегда в присутствии толпы придворных. Но даже когда никого вокруг — аристократ всегда в обществе — предков, прадедов и прапрадедов. Бежать не получится.

А. Г. Зависит от времени суток. С утра — чашка крепкозаваренного чаю. В обед — то, что на тарелке. А сегодня вечером, если ничего не случится за обедом — до-минорный квартет Шуберта, опус 29.