Г.С. Мотив к написанию очень прост: по-русски нет ни одной книги о величайшем архитекторе всех времён. На других европейских языках о нём целые библиотеки... Это тем более прискорбно, что весь петербургский период русской истории носит на себе отпечаток палладианского стиля: Кваренги и Воронихин, Казаков и Жилярди, Росси и Баженов - все они яростные палладианцы. А также русские дворянские усадьбы практически все построены в палладианском вкусе и духе.

Палладию была уготована неслыханная популярность не только в России. Он создатель универсального языка европейского зодчества: последние 500 лет архитекторы говорили преимущественно на нём, такое эсперанто архитектурного мира. В результате палладианский стиль создал лицо европейской цивилизации, сформировал её облик. Шутка ли сказать, он умудрился на пятьсот лет вперёд предложить арсенал форм, из которого без устали и обеими руками черпают архитекторы по сей день – заимствуя, заимствуя, заимствуя. Бездонный кладезь идей. Для многих его имя вообще синоним слова «архитектура».

Палладио проходят во всех архитектурных вузах и на гуманитарных факультетах: он ключевая фигура ренессанса и европейской истории, я не преувеличиваю. И при этом – ни одной книги о нём в России (есть, спасибо большое, переводной фотоальбом…). Такая лакуна – вещь довольно постыдная, поэтому я отложил дела и поехал изучать все его постройки, потом перелопатил массу книг на различных языках (прежде всего, чтобы не повторять общих мест), на пару лет заперся дома в Венеции и написал в результате сей скромный фолиант.

Г.С. Книга посвящена главным образом усадьбам по проектам Палладио, поскольку в них его гений выразился наиболее полно, и они наиболее оригинальны (но анализируются и все остальные его постройки). При этом книжка не столько об архитектуре этих вилл, сколько о том, что происходило (и происходит) внутри их стен - о стиле жизни венецианской аристократии (заказчики Палладио) в эпоху ренессанса и сегодня, чем они на своих виллах-поместьях занимались, об этикете, об отношениях с прислугой, о досуге, методах хозяйствования, летних развлечениях и так далее. Надеюсь, что подобного рода разговор, сдобренный разными занятными историями, может вызвать интерес довольно широкой публики. В каждом из зданий я обнаружил свою интригу, так что у всех глав книги отдельный сюжет.

Г.С. Да, есть такое. Палладио очевидно верил, что жилое здание, сделанное по подобию храма (как почти все его виллы с портиками и фронтонами, иногда с куполами) облагораживает, как-то выпрямляет человека, его поступь становится торжественней, а вместе с ней и образ мыслей. В этом что-то есть. В любой архитектуре, так или иначе, есть своя этика. У Палладио это этика чисто ренессансная: гуманизм в камне.

Г.С. Как выяснилось, в истинном искусстве минувшее так же ново, как настоящее. Это касается и архитектуры, и любой другой сферы искусств. Поэтому противопоставление классического и современного некорректно, классическое может быть весьма современным, а модернизм – иногда только современничает из кожи вон, а в результате – какофония и ноль любой эстетики; просто дурно понятая современность.

В случае с Палладио изумляет его нутряной модернизм. В книжке я демонстрирую, что он мыслит очень смело (следовательно, «современно»). Чего стоит его принцип жонглирования матрицами: он как бы приглашает будущих архитекторов брать из его проектов отдельные понравившиеся элементы, и комбинировать их по-новому, как готовые блоки-заготовки «Конструктора», микшируя по вкусу: собери дом из арочек, кубиков и треугольничков. Что палладианцы веками напролёт и проделывали. Например, дворец в Павловске (строил палладианец Камерон) сложен из элементов виллы Бадоэр и виллы Ротонда; Смольный институт (Кваренги) тоже весь вышел из подсказок Палладио, а это здание станет прообразом и архетипом множества государственных учреждений по всей России. Белый дом в Вашингтоне, тоже памятник палладианства, скомбинирован из нескольких формул: одна взята из виллы Серего, другая из виллы Барбаро, остальные элементы - из других проектов Палладио. А классические американские коттеджи все так или иначе переигрывают виллу Корнаро. В лучших созданиях современной архитектуры всегда заложен Палладио – без него, как без модуля, никуда.

Г.С. Об обмельчании мира судить не берусь, но его облик, пожалуй, и впрямь не выигрывает от так называемой блочной архитектуры, создание которой, похоже, - дело рук людей с темпераментом инженеров-конструкторов, а не архитектора. Правда, в современной архитектуре не так уж много утилитарного - она давно пребывает в фазе нового барокко, и обыкновенно донельзя вычурна и непрозрачна, несмотря на обилие пустых плоскостей и углов. Но современность может быть очень красивой, и к счастью мы и сегодня имеем немало архитекторов, отнюдь не портящих облик подлунного мира.

Г.С. Как ни странно, о вкусах можно и должно спорить. Хотя бы потому, что вкус воспитывается, может быть изменён, претерпевает эволюцию. Так, мы все в юности любили модерн, шоколадно-кисельное ар-нуво, но с возрастом, если не застряли в развитии, осознали, что это питомник дурновкусия. Сомнительны восточные уклоны вкуса, безнадёжна эклектика или мебель семидесятых, родоночальница пластиковых стульев. Классицизм, одним из создателей которого стал Палладио, – пристанище вкуса зрелого. (Есть, вероятно, ещё и старческий размягчённый вкус, но я пока не знаю что это. Рококо, наверное? Шинуазри всякое и статуи карликов в парке, навроде порочно-барочной виллы Палагонии под Палермо).

В целом, вопрос о дурном вкусе решается довольно просто: некрасивы откровенные подделки и «слышал звон да не знает где он» простодушных поклонников, некрасиво эпигонствовать (академизм). Впрочем, ещё более некрасиво думать будто ты выдумал что-то новое. А вот красивые заимствования – игра сильных и ироничных, и это всегда завораживает. Таков, например, дом-улей Мельникова. Пример хорошего, умного палладианства, шарж на тему Ротонды. Если я правильно понял вопрос про время, превращающее что ни попадя в эстетическую ценность... – время конечно облагораживает всё своей ретроспективой, но произведения искусства от этого не стоит переставать судить объективно, и нелепое останется нелепым.

Г.С. В задачи историка искусств не входит что-то любить, а чего-то не любить, в его словарном запасе, в его инструментарии нет такого критерия: «мне нравится». Зато в его профессиональные навыки входит понимать, о чём та или иная вещь. Любимейшие, получается, – те, которые лучше понял. Хотя и те, которые ещё не понял и не познал, вызывают даже больше трепета и страсти, раззадоривая своей непонятностью и непознанностью.